Осложнённый вывих времени
(из записок Капитана Хмуро́ )
The time is out of joint — O cursed spite,
That ever I was born to set it right!
Шекспир
Когда-то я был маленьким… Да, как ни странно, было такое время… или мне только так кажется? Я помню, хоть и очень отрывочно, что в один прекрасный момент я начал писать научно-фантастическое нечто. Что это было или должно было быть, сказать сложно. Повесть, рассказ или роман — это было не важно. Важно было начать — так мне казалось. Такое было внутреннее ощущение, что если начать правильно, то всё само собой организуется вокруг этого начала, само развернётся как надо. А во что оно развернётся — это дело десятое. Главное было начать и начать правильно.
Вот тут требуется небольшое пояснение. Я много размышлял по поводу того, откуда у меня вообще было это ощущение, что нужно было начать правильно… Ракета, взятая как символ, естественно, заставляет вспомнить Фрейда. Но, поразмышляв в этом направлении, я понял, что этого всё-таки недостаточно: ракета — это ведь именно ракета, а не абы-какой предмет удлинённой формы. Много позже я прочёл у Ричарда Баха: «Небеса — не место и не время — но лишь наше собственное совершенство». Это было несколько ближе, хотя по поводу собственного совершенства у меня не было больших иллюзий. Но сама связка места, времени и совершенства — в этом определённо что-то было… но что?
Не могла ли ракета указывать на некое особое место, где время течёт несколько не так, как обычно? Или, проще говоря, создающее свой особый ритм, позволяющий делать что-то такое, что невозможно сделать в ритме обыденности. Например, лететь к далёким звёздам, символам новых целей и новых же ориентиров.
Итак, по порядку… вначале была ракета. Ракета взлетала в некий час «Ч». Куда и зачем взлетала эта ракета? Кто и с какой целью её направил в небо — меня интересовало меньше всего. Это были детали. А важно было сказать, когда именно она взлетала. Думаю, если бы мне тогда удалось выразить свою мысль и при этом рядом совершенно случайно оказался бы какой-нибудь хороший астролог, то он бы меня понял. Ведь дело в том, что любая цифра что-то значит. Хуже того, она значит массу всего такого скучного, обыденного и настолько не космически-ракетного, что уши вянут. Скажем, если взлёт происходит в 8:30 утра, то ясно, что это событие как-то связано с первым школьным уроком, с первым звонком, начинающим вереницу событий, от которых любой юный и не очень космонавт стремится поскорее взойти на борт и в предвкушении кувырков в невесомости нажать кнопку «Пуск». Но в 8:30 утра этой кнопки просто не существует в природе. Точнее, этой кнопки не существует в природе 8:30 утра, зато в этой природе есть масса других кнопок. Их-то и приходится нажимать, и тоже кувыркаться, но испытывая при этом на себе всю тяжесть земного притяжения.
Если 8:30 утра не подходит, то и любое другое время также тянет за собой совершенно ненужный хвост ассоциаций, аллюзий и намёков. Скажем, если это десять пятьдесят девять. Сразу вопрос: почему не одиннадцать? Господа космонавты куда-то спешили? Они не хотели застать это злополучное «одиннадцать» на земле? Они, наверное, почти не успели. Ещё немного — и зловещее одиннадцать случилось бы с ними, захватило бы в тот самый утренний ритм советского позднего утра, от которого тошнило даже тех, кто по юности лет не знал слова «портвейн». Они чудом спаслись за минуту до… но ведь и десять пятьдесят девять было совсем не безобидно. Где-то оно было ещё более встроенным в общий ритм, чем одиннадцать ровно. Оно неумолимо материализовывало «одиннадцать» и делало это так же неуместно, как ученик чародея вызывает к жизни монстра или демона. Этот монстр или демон начинает действовать неким непредсказуемым образом, но и не настолько непредсказуемым, чтобы это не соответствовало его монстро-демонической природе.
И даже бабки возле подъезда, послушав о похождениях этого демона, лишь покачают головами и скажут: «Воткнул останкинскую башню шпилем в землю? А потом откусил себе голову и пропал в клубах фиолетового дыма? Ну да… А вы что хотели?! Он же демон!». И вот то же самое с одиннадцать-ноль-ноль. Особенно по московскому времени. Особенно когда говорит диктор по радио. Одиннадцать по-московскому — это всё. Это кранты. Это круглая гербовая печать под резолюцией, наложенной на это конкретное время. Политбюро ЦК КПСС рассмотрело вопрос, единогласно одобрило, и вот теперь у нас одиннадцать часов. Сначала, конечно, в Москве. Но потом так будет везде. Неумолимо. Ровно… Одиннадцать… ноль-ноль… Прослушайте сигналы точного времени…
И куда теперь, позвольте спросить, полетит ракета, если она взлетает в 11:00? Разве не ясно, что она полетит строго по одобренному плану? Что на ней будут одобренные в 9:30 или 10:59 утра люди. И они будут делать то, что было запланировано на летучке где-то между двумя и тремя часами днём раньше, как раз перед обедом. Потом был обед с супом, котлетами и компотом в столовой. После обеда, конечно, появились вопросы, но все уже разъехались, и было не до того. А на следующий день они сказали «ну и ладно». Перекрестились на красное знамя и полетели…
Но это было их, не моё время. Это был не мой ритм. И это не годилось для полёта моей ракеты.
+++
Я всё же нашёл правильное время. Моя история начиналась в двадцать шесть часов семьдесят пять минут. В это абсолютно незатёртое время можно было лететь куда угодно. Над этими цифрами прошлое было не властно. Но я тогда был слишком доверчивым, и взрослые меня легко убедили в том, что это ровно то же самое, что 3:15 ночи по тому же самому московскому времени…
И только много позже я понял, что разница всё же есть и разница эта огромна… эта разница и есть тот самый вывих, когда одно время не совмещается с другим, когда невозможно плавно и естественно переходить из одного ритма в другой без боли, жертв и всяких искусственных приспособлений…
Но это уже совсем другая история…
